Потому что в переводе с японского на русский "половинка".
Потому что взято из "Hakkenden: Touhou Hakken Ibun" и является мелодией.
Песней.
Мантрой.
Потому что, hanbun приравнивается к "не цел".
Потому что невыразимая почти_боль, грусть и теплое равнодушие к самому себе.
Потому что сократила как Хана. Так получается два цвета — любимый мною в прошлом синий/голубой/его_всевозможные_оттенки, в виде Hanbunko.
И ярко-красный, трепетно-рыжий, связанный с обращающимся в прошлое, но таким чертовски нужным настоящим и называющимся почти и недо_vermilion, но являющийся к новому, будущему — абсолютно чужим. Это Хана. Она оберегает свой идеал вместе с завистью. Хана, которая охраняет соленые брызги моря, шум океана, тепло, соленую воду и свет. Охраняет брызги соленых слез, что остаются на кончиках пальцев. Бережет кожу — почти что дикую смесь жемчужин, ракушек, пены, белее, чем снег, и выделяющиеся на этой бедности равнодушием и бледности синие вены; медные веснушки по щекам, яблочное море, теплый плед, миллионы преодолевающихся бед.
Хана, которая хочет сохранить любой ценой человека, который слушает ветер, умеет его услышать; а боль в ее груди повторяет что он — чужой, а она сама — родной, близкий, настоящий, светлый.
Хана, у которой есть человек, который иногда живет в море и пахнет хлоридом натрия. Человек, которого вместе с ней хранит сама зависть. Этот человек, он такой безгранично теплый, необходимый, под фразу "мягкие лапы обнимут постель и ты поймешь, что я этот зверь", но тут же такой от нее далекий. На все смотрящий с улыбкой, ощущающий вечность в одно мгновенье и страдающий от кошмаров. Тот, кто еще не выходил ночью к морю, кому не облизывало ноги холодной водою.
Этот бледный рыжий пропахший больницами, пытками, печеньем, мандаринами и мясными пирожками, которые для него готовил сам Энви. Он везде свой и пахнет пылью, книгами, библиотекой. Порой становится лесом и пахнет старой корой непонятного дерева. Ради него Хана учится танцевать и они вместе — втроем: он, она и зависть, играют с раскаленною лавой, не обращая внимания, что это на самом деле так жестоко, что можно было бы завыть, будь они волками. Но они не волки — их связь сильнее, чем в стае.
Вулкан закрывает солнце дымом алым и Хана вовсе не на дне, она на поверхности, но в то же время она будто сквозь толщу воды видит как солнце светит сквозь бледно-голубые, но не бледнее кожи рыже-хрупкого, руку которого она сжимает, занавески и ей кажется, будто она на песчаном дне океана, и над ними бушуют прозрачные воды, проплывают грузные айсберги. И где-то там, сквозь толщу воды начинает виднеться большой переливающийся бледно-желтый диск.
Ее совсем не волнует, что у них в комнате шторы, которые вообще-то бледно-розовые и лежат они на еще не собранной постели, гордо называющейся "двухместная", но умещающая рядом даже Энви, который на кухне, готовит пирожки. Он вообще хорошо готовит, в отличие от Ханы, которая может только чай сделать, паршивый кофе да бутерброды, ну и еще разогреть что-нибудь в микроволновке. Хана в отличие от зависти самостоятельно даже лапшу быстрого приготовления не способна заварить. Поэтому в больницу к страдающему амнезией с теплым искрящимся зеленым цветом глаз она приходила с мандаринами и апельсинами.
Хана не понимает, почему про себя называет этого бледно-хрупкого "мой юный господин", хотя глубоко внутри настоящей, полной себя, которая "Hanbunko" правду все же знает. И совсем не ревнует, когда тот, кому внешне и духовно до "мой юный господин" остается как до луны пешком, называет стряпню Энви божественной. Просто соглашается с этим, потому что готовит зависть и правда превосходно.
Хана поддерживает, по-своему любит, боится сломать и сломить собой человека, который пахнет тем, в чем её самой нет ни капли. Человека, которого она фактически не понимает, но его запах, его вихрастые рыжие волосы она узнает всегда и везде.
А еще они живут в небольшой однокомнатной каморке, которая для них кажется просторной и безопасной в любой ситуации и которую они втроем любят очень сильно. Правда у них нет никаких домашних животных — ни котов, ни собак, ни хомячков, хотя тот, о ком они заботятся очень хотел бы завести какого-нибудь питомца, когда нельзя и Хана не хочет, потому что "животные требуют слишком много внимания и заботы, а еще у меня аллергия, кажется", а Энви "они будут мне мешаться и вместе с моей чудесной стряпней вы будете поедать волосы этих своих питомцев". Животные, любые вообще и абсолютно, без исключений его — Энви терпеть не могли, если говорить мягко. Скорее всего, потому что чувствовали в нем скрытую опасность — он был вовсе не простой и не совсем человек.
Лави, её с Энви юному господину, иногда становилось из-за этого грустно, но не одиноко. Одиноко ему было только там, в больничной палате и то, только тогда, когда время посещений заканчивалось и его новых пока еще малознакомых друзей силой выгоняли из палаты. На долю секунды, а после он смотрел на фрукты и пирожки лежащие на тумбочке прикроватной, возле его кровати и все грустные чувства исчезали. Он их видел впервые в жизни, но чувствовал, что может довериться и не бояться того, что называют "предательством" или "ножом в спину". Эти двое стали его опорой в этом мире еще тогда, когда он только только открыл глаза, чувствуя как чужая, явно женская рука сжимает его собственную. Они же и забирали его из больницы, эта рыжая, кажется Хана, так смешно и через чур сильно волновавшаяся за него и какой-то темный, немного пахнущий пустотой, сидящий на месте водителя Энви привезли его в эту однокомнатную квартиру, показали двухместную кровать, на которой уместилось бы четверо и стали кормить, поить, разговаривать. Чуть позже Лави начал просыпаться с криками, ему снились кошмары — кадры из его жизни, которая была до больничной палаты и амнезии: ледяная вода, электричество, сквозь тело, побои, цепи. Рядом с ним спала только эта девчёнка — Энви решил переехать спать и жить на кухню, оправдывая и объясняя это тем, что встает раньше всех и будет готовить завтраки, да и мешать, будить никого не хочет. Никто тогда возражать особо не стал. Лави после этих снов трясло, он даже почти_плакал пару раз и всегда чувствовал теплую ладонь, успокаивающе поглаживающую его по волосам, будто просящую успокоится и перестать боятся, говорящую, что все уже позади.
Энви выбрал им университет, а один из его хороших знакомых помог им с оформлением документов и прочей лабуды, по словам самого же Энви "абсолютно бесплатно и бескорыстно". Они все втроем поступили на исторический факультет, просто потому что рыжий чувствовал себя там комфортно и учеба там ему давалась легче, чем на других факультетах. Он с лету запоминал даты, имена, фамилии и события. В отличие от той же Ханы. А потом, сидя вечером на кухне пересказывал своим теперь_уже_точно_друзьям лекции и отдавал им конспекты, чтобы переписали.
Среди профессоров был один очень старый дедушка — он относился к ним как-то по особенному: всегда разрешал пересдать, ставил оценки на бал выше нужного, если было возможно, позволял до последнего не сдавать долги, понимая их ситуации и состояние здоровья Лави. У него еще всегда были большие и темные мешки под глазами, за которые его окрестили пандой и он называл "юного господина" дурнем.
-
Однажды у Лави участились приступы, начался постоянный кашель и поднялась температура и утром он не мог даже встать с постели, несмотря на то, что рядом с ним всю ночь были его друзья, совали ему кучу разных таблеток, которые совсем не помогали. Даже жаропонижающее и антибиотики были бессильны. А утром надо было сдавать сессию. В университет пришел только Энви. Ему задали 4 вопроса: три из карточки и один дополнительный. В последнем Панда спрашивал где его однокурсники шляются и Энви все рассказал. Старик тогда поставил ему и Хане четверки, а рыжему пятерку автоматом. А после, когда хрупко-рыжий поправился стал еще чаще, чем обычно спрашивать студента на своих лекциях и называть пустоголовым, несмотря на то, что парень отвечал на все вопросы. Но оцени не занижал.
Когда к рыжему кто-то лез пытаясь побить или зажать в углу, чтобы отобрать кошелек с деньгами, которые вообще-то всегда были у Ханы, на горизонте появлялся Энви. После пары таких стычек уже мало кто горел желанием отправляться в травмпункт или реанимацию, как парочка наркоманов из темного затухшего переулка неподалеку от их дома. Когда Лави наступали на ногу или признавались в любви девушки рядом обязательно оказывалась Хана и поясняла, что его никто не интересует. Сам рыжий только улыбался и молчал, потому что вообще-то девушки у него не было и он смутно понимал, что такое "любовь" и зачем нужны отношения, которых так хотели от него однокурсницы.
_
Они находятся на побережье, совсем неподалеку от своего домика, и смотрят на небо, усыпанное звездами. Лави зачем-то положил голову на колени к Энви, а тот просто откинувшись на руки пялиться в темную синеву. На Хане непривычное черное, свободное платье, а на талии красуется широкий фиолетовый пояс: она кружится в воде, она смеется, она счастлива за своих друзей, за себя, за каждого человека на этой планете, совсем не обращая внимания на ревность, что скребется и чешет вены у нее внутри.
У Ханы смех звонкий — его слышно даже в самых отдаленных уголках планеты, так думает рыжий, когда подмечает очередное созвездие, а Энви не думает, он чувствует, что что-то идет не так. Но еще не понимает.
Хана умеет считать по лунам отливы моря, она незаметно шаг за шагом отступает все дальше назад от рыжего и зависти, не прекращает смеяться и кружится, пока не чувствует что там, под водой обрыв, некоторое время смеется, но уже замерев. В голове при виде этих двоих проносится мысль, что ей следует поступать правильно, быть благоразумной, но слишком поздно. Хана не удерживает равновесия, улыбается как-то счастливо-разбито, а у зеленоглазого еще-не-господина зрачки расширяются и он так и не встав тянет к ней руку, беззвучно заходясь в немом крике. Оказавшись под водой она зажимает рот руками и отплывает еще дальше от берега, еще не зная, что два-самых-нужных уже прыгнули за ней.
Первым ее руки касается Энви, но на берег они выползают втроем, Лави обессиленно падает на песок, зависть оттаскивает девушку от воды и садится рядом. Она выслушивает о том, как было страшно, как зеленоглазый решил, что это — конец, какая она глупая, и в самом конце, о том, что Энви было не по себе. И понимает — надо быть благоразумной.
Понимает — идиотка, и шепчет, что самая счастливая.